Некорректно поставленный вопрос

Сегодня все обсуждают проблему краха либеральных реформ в России. Крах очевиден, налицо. Но возникают вопросы: было ли это крахом либеральных реформ или не совсем либеральных реформ? Возможно ли в будущем вернуться к либеральным реформам, либо они безнадежно дискредитированы? При этом почему-то не ставиться под вопрос гораздо более важное обстоятельство: а почему, собственно, реформы в России должны были быть именно либеральными?

Как-то само собой получается, что все противники либерализма в России - это коммунисты-консерваторы. И если бы не "чикагские мальчики", то нам осталось бы только лицезреть "угрюмый лик" вялотекущей позднесоветской государственно-социалистической экономики.

Даже сам контекст такой полемики выдает ту пристрастность, то доктринерство, ту убежденность в собственной непогрешимости, в которой пытаются нас убедить "прозревшие" либералы вроде Петра Авена или бывшего министра экономики Евгения Ясина. Будучи владельцем крупного российского предприятия, добившегося процветания именно в ходе либеральных реформ, я тем не менее хотел бы поставить под сомнение саму изначальную посылку этой дискуссии. То, что либерализм является единственным и неизбежным путем российских реформ, не так очевидно, как кажется. Более того, это безапелляционное утверждение вообще является натяжкой. Попытаюсь объяснить почему.

Либерализм как нигилизм

Хочется для начала спросить наших "чикагских мальчиков", интересовались ли они когда бы то ни было историей развития русского хозяйства? Смотрели ли они дальше той экономической ситуации, которая сложилась в мире в конце 80-х - начале 90-х годов?

Стоит только окинуть взором русскую историю в ее экономическом, хозяйственном срезе, как сразу бросается в глаза постоянный акцент, падающий на общинные отношения, на коллективистское начало, которое преобладает на Руси с киевского периода до московского, где достигает своего апогея, и продолжается в качестве альтернативной народной модели на протяжении всего романовского периода, чтобы в экстремальной форме возобладать в советский период.

История русской национальной экономики есть сплошная эпопея по отторжению индивидуалистической, сперва феодальной, затем буржуазной экономической модели. Как религиозная догматика Православия своей осью имела жесткое несогласие с богословскими путями Ватикана (позже Лютера и Кальвина), так и национальная философия хозяйства в России есть упорное отрицание либеральных принципов - как в их зачаточном, так и в их развитом "смитовском", позже "фридмановском" вариантах.

Можно, конечно, плюнуть на это упорство нации, хихикнув, переступить через особенности социальной психологии народа. Но как тогда надо презирать нацию! Как тогда надо ненавидеть ту социальную культуру, ту  психологическую среду, в которой ты сам сформировался и вырос!

В этом самоотрицании, в этой ненависти к самому себе, тоже проявляются специфически русский максимализм, наша извечная тяга к крайностям, наш нигилизм, наша органически унаследованная от предков самопроизвольная "нетовщина".

Но все же, если вернуться  к разумной, трезвой позиции и отнестись к русской экономической истории с доверием и вниманием, факт ориентации хозяйственных предпочтений нашего народа на  коллективные формы хозяйствования окажется абсолютно очевидным.  И при том, что необходимость реформ позднесоветского общества действительно не вызывает ни у кого сомнений, мы должны снова вернуться к вопросу: какими эти реформы должны были бы быть, чтобы гармонично вписываться в магистральную линию русской экономической истории?

Были ли нужны реформы и для чего именно?

Реформирование хозяйственной и политической системы СССР по логике вещей должно было бы проходить в рамках двух общепризнанных принципов: сохранения политического (и геополитического) могущества и соответствия национальной психологии хозяйства. Повышение экономической, технической, политической и социальной эффективности советского общества должно было по определению согласовываться с двумя вышеозначенными критериями. Иными словами, нам надо было стать сильнее, мобильнее и эффективнее как раз для того, чтобы укрепить свое могущество, создать лучшие условия для хозяйственного и социального бытия.

Но вместо этого принцип хозяйственной эффективности мгновенно вытеснил эти моменты - и национальный и социальный - на периферию. Создание эффективной экономики внезапно стало самоцелью.
При этом был совершенно упущен из виду вопрос: для кого, собственно, совершаются эти реформы? Для какого народа? Для какого субъекта? Для какого государства?

Если бы с самого начала нам было объявлено, что экономические и политические реформы потребуют распада союзного государства, обнищания народа,  кабальной зависимости от западных финансовых организаций (типа МВФ, Мирового Банка, Европейского Банка Реконструкции и Развития и т.д.), то едва ли на это пошли бы не только простые граждане, но и самые активные и удачливые в сфере частного сектора (в той или иной степени существовавшего и в позднесоветские времена) люди.

Реформы были и остаются нужны России для укрепления, а не для ослабления, для повышения социальной эффективности хозяйства, а не для абстрактных теорем приватизации, для  укрепления государственного и национального суверенитета, и никак не наоборот.

Те, кто рассуждает сегодня о причинах явного провала либеральных начинаний, и призывает даже их активистов каяться,  как-то упускают из виду исторический и социальный объем того преступления, который они и их сподвижники совершили. И опять мы должны обратиться к основам.

Если бы либеральные преобразования способствовали росту геополитической и государственной мощи России, они были бы не только приемлемы, но и жизненно необходимы. Сегодня экс-либералы говорят о "сильном государстве", будто не их вина в том, что это государство было предельно ослаблено, географически урезано, технологически сломлено, а его стратегический потенциал уничтожен. Приоритет "сильного государства" должен быть главенствующим на всех этапах реформ, и каждый сантиметр нашего геополитического влияния на планете должен был быть рачительно учтен, оценен, сохранен и, по возможности, преумножен. То, что вместо этого мы получили распад гигантской планетарной материковой империи, шокирует.  Либеральные реформаторы совершили колоссальное геополитическое преступление перед страной, повлекли своими действиями ослабление государственной мощи, нарушение территориальной целостности государства. И после этого они еще смеют рассуждать о том, что "либеральные реформы впереди"! Спасибо, не надо.

Так как коллективистская психология хозяйства является константой русской истории, любые шаги в области реформ должны были учитывать это обстоятельство, считаться с ним даже в том случае, если геополитические моменты требовали временного отступления от предельной социальной ориентации государства. Наш народ привык терпеть лишения и ущемлять свои законные права, если этого требовала неотложная историческая ситуация. Но в таком случае, сокращение социальных благ должно было компенсироваться подъемом национального, государственного статуса. Но и тут "реформаторы" шли жестко против органических тенденций, не только не компенсируя геополитическими успехами отступление в области социальной, но и агрессивно прививая массам противоестественную для русских идею о "порочности коллективного хозяйствования", идя откровенно против самых базовых социально-психологических инстинктов народа.
Либерализм, взятый как концептуальная панацея, таким образом шел радикально против всех основных органических интересов и русского народа, и русского государства. Что же тут удивляться, что раз за разом избиратели отдавали свои голоса антилиберальным силам - как коммунистическим, так и националистическим. Поражение российских либералов есть закономерное следствие непригодности абстрактного, догматического либерализма к национальным условиям России, результат полной несовместимости этих концепций с органическими интересами, приоритетами и потребностями России как исторической, хозяйственной и геополитической реальности.

На криминальных просторах реформаторства

В чем прав Авен? В том, что и сами методы и пути либеральных преобразований в России были на редкость чудовищными и ненормальными, опровергающими даже классические рецепты догматиков либерализма.
Давайте просто-напросто перечислим всем известные факты. За одно лишь обещание написать книгу о приватизации под названием <Распродажа советской империи> российский государственный чиновник в ранге министра - Альфред Кох от зарубежной фирмы получает авансом 100 тысяч долларов. По оценке самого Коха как главы Госкомимущества, от всей программы приватизации Россия получила лишь 20 миллиардов долларов, которые тут же <ушли> на Запад за долги. Главное предприятие по производству металлов платиновой группы в стране --  <Норильский никель> -- реформаторы оценили всего в 170 миллионов долларов, то есть продали за бесценок.

Правилом стало, что выставленные на приватизационные аукционы предприятия вопреки всем условиям их акционирования не только не получали инвестиций со стороны новых владельцев, но подозрительно быстро оказывались на грани банкротства, становясь должниками госбюджета и порождая в стране глобальную систему неплатежей, вгоняя ее в экономический ступор.

Показателен случай с ОАО "Апатит", контрольный пакет акций которого был выкуплен у государства банком <МЕНАТЕП>. Из-за невыполнения инвестиционных обещаний объем производства на "Апатите" за год (а  это произошло в 1997 году) упал вдвое, причем само предприятие оказалось среди крупнейших должников перед бюджетами всех уровней. Более того, еще в 1995 году в <МЕНАТЕП> перевело счета своих территориальных органов Федеральное казначейство, а затем в этом банке по личному распоряжению тогдашнего министра финансов Панскова было размещено 50 миллионов долларов под очень низкий процент. Именно эти чисто государственные средства и пошли на оплату обязательств банка по инвестиционным конкурсам. Государство в результате такого алгоритма приватизации, кроме витка инфляции и новых экономических проблем, не получило ничего - ни прибыли, ни налогов, ни подъема производства.

Реформы в России были организованы так, что многие системообразующие предприятия страны попали в полную зависимость от частных инвесторов, не торопившихся выполнять перед ними свои обязательства. А государство при этом потеряло влияние в промышленном секторе, и даже среди гигантов отечественной индустрии случаи банкротств с последующим выкупом за грошовые долги стали не редкостью, а, скорее, правилом. Например, банкротом был объявлен Западно-Сибирский металлургический комбинат, флагман российской металлургии. Это произошло по инициативе Альфа-банка, которому Запсиб не смог вовремя вернуть краткосрочный кредит в размере всего лишь 50 млрд. рублей (<старыми>), то есть меньше десяти миллионов долларов - стоимости пары дач того же Альфа-банка на Рублево-Успенском шоссе.

Или возьмем Национальный фонд спорта, который получил фантастические таможенные льготы под мифические проекты развития спорта, а на деле занялся поставкой в Россию дешевой водки и сигарет, что называется, в особо крупных размерах. Та же история с <ЛогоВАЗом> и его <специальным> порядком экспорта, реэкспорта и импорта автомобилей. Стоит ли после этого удивляться, что исполнительный секретарь СНГ фигурирует в списке самых богатых людей планеты?

Финансовые пирамиды <МММ>, <ОЛБИ>, <АВВА>, неоднократное обесценивание вкладов населения в банках, бегство капитала за границу, которое, по оценкам экспертов, достигает уже 12 млрд долларов в месяц - таковы постоянные спутники и прямые результаты либеральных реформ. Все это - и бегство капитала за границу, и другие подобные <рычаги> росийских либеральных реформ - прямые убытки для России и прямая прибыль для экономики Запада. И само собой - авторам-либералам.

Гигантские масштабы коррупции, разъедающей наше общество, просто поражают воображение. Джодж Сорос пишет о своем разочаровании реформами в России и называет ее страной <грабительского капитализма>, а французская газета <Монд> со ссылкой на данные закрытых слушаний конгресса США публикует сведения о личном состоянии российского экс-премьера Черномырдина, оцениваемом в 5 миллиардов  долларов!

Родовой порок либерализма и пути его нейтрализации

Но даже если бы этих откровенно криминальных моментов не существовало, все равно либерализм, взятый в качестве образца для подражания, был бы для России губителен. Не только плохой, криминальный, коррупционный, избирательный, стяжательский либерализм, который царил с 1992 по 1998 год, но и идеальный, кристально исполненный, какой только могут представить себе в мечтах самые фанатичные сторонники свободного рынка.

Как бы ни повернулись конкретные события, если реформы в России ориентированы на либеральные абстрактные образцы, без учета национальной, государственной и социальной особости России, они обречены на крах, на то, чтобы привести к самоубийственным последствиям.
Для этого есть и еще одно совершенно объективное основание. Либеральная система экономики развивалась на Западе в англосаксонской среде. Эта модель есть не что иное, как применение к хозяйственно-экономической сфере принципов протестантской этики. Следовательно, те страны, в которых царила соответствующая атмосфера, со свойственными ей индивидуализмом, рачительностью, "разумным эгоизмом", условия для развития либерально-рыночной модели имели идеальные. Исторически именно поэтому капитализм сделал рывок в протестантских Англии и Голландии, а позже гигантских успехов в этом направлении достигли США - государство, созданное как искусственная лабораторная территория для либерал-демократических опытов, которые первое время успешно сочетались с геноцидом местного населения и жесточайшими формами рабовладения, основанного на радикальном расизме.

Параллельно этому выяснилось, что навязывание принципа открытого рынка другим, менее развитым в рыночном смысле странам еще больше обогащает англосаксонские государства, является по сути завуалированной формой экономической колонизации. Если два государства (одно более рыночное, другое менее) поставлены в равные условия - выгоду из этого извлечет только более богатое и развитое государство, другое не только не сможет его догнать, но станет экономической колонией. Это впервые заметили немецкие (либеральные, кстати) экономисты в XIX веке, предложив целую программу постепенного вхождения Германии и других стран Средней Европы в навязываемые англосаксами "свободно рыночные" отношения.
Поставив превыше всего государственную и национальную независимость и стратегическую мощь страны, можно было подумать и об интенсификации экономических преобразований, коль скоро это не противоречило национальной безопасности и исторической идентичности Германии.

Аналогичную теорию развил и англичанин Кейнс, главный теоретический противник либерализма. Он также, как и немцы в прошлом столетии, настаивал на подчинении рыночных институтов принципам национальной безопасности, стратегического суверенитета. Кейнс создал концепцию "экономической инсуляции", т.е. "экономического острова", в рамках которого Государство должно обладать относительной хозяйственной самодостаточностью (автаркией).

Кейнсианские идеи легли в основу послевоенной экономики Германии и Японии, которые последовательно стали строить особые системы со специфическими приоритетами на экономической самодостаточности и социальной ориентации. Эта модель получила название "рейнско-ниппонской" в отличие от англосаксонского классического либерализма. Здесь, безусловно, речь идет о рынке, но о рынке, выстроенном не по абстрактным лекалам фон Хайека или Фридмена, а с четким отражением национальной специфики и исторического профиля соответствующих государств и народов. Эффект - налицо. Германия и Япония - одни из самых процветающих в экономическом смысле стран мира.

Таким образом, любые реформы, призванные дать новый импульс хозяйственному развитию нашей страны, изначально должны были быть заключены в рамки, диктуемые соображениями сохранения и укрепления суверенности, территориального и национального единства, верности хозяйственным принципам "общинности", т.е. на современном языке - "социальной ориентации" хозяйства.

Это была фатальная ошибка

Вместо этого в 1992 - 1998 в России проводились именно либеральные реформы англосаксонского образца. Проводились упорно, настойчиво, невзирая на явную провальность и разрушительность этого начинания. И не то страшно, что они сопровождались нагромождающимися друг на друга сериями преступлений, а то, что преступным был изначальный посыл: непродуманное, безответственное, ликвидаторское, подрывное по сути отождествление реформ (которые были действительно необходимы) с либеральными реформами (которые были изначально самоубийственны). России требовались реформы нелиберальные, связанные с какой-то разновидностью кейнсианской или листовской модели. Реформы руководствующиеся в первую очередь стратегическими интересами державы, сохранением ее ведущего в мировом масштабе положения. Реформы, ориентированные социально, направленные на то, чтобы вернуться от советского бюрократизма к потесненным принципам реальной социальной справедливости, взаимопомощи, поддержки сильными слабых.

Мы должны были развивать рынок. Особенно  в сфере мелкого и среднего бизнеса. И определенный этап приватизации в этой области был действительно неизбежен и полезен. В сфере торговли, услуг, питания, мелкого производства потребность в ослаблении государственного контроля была объективной. Хотя и в этой сфере был криминал, нарушения, подчас беспредел, постепенно все могло кончиться вполне нормально, если бы за первой волной разгосударствления не пошла вторая волна. Эта волна как раз и совпадает с приходом к власти либералов команды Гайдара.

Эти либеральные реформы, проводимые Гайдаром, были самой настоящей масштабной диверсией, направленной не на развитие реального предпринимательства, но на убыстренное разрушение всех тех политических, социальных, стратегических  и производственных механизмов, которые и составляют то, что называется государством, страной, народом, нацией. Тот факт, что маленькая группа людей наживалась на таком масштабном ликвидаторском процессе, никак не компенсировал непоправимый ущерб, наносимый стране в целом. Именно либерализм как отправная модель, взятая реформаторами за абсолютную истину, и привел к тому, что в России по пальцам можно пересчитать представителей крупного национального бизнеса, которые разделяли бы ответственность за судьбы государства, осознавали необходимость личного участия в социальных проектах и акциях милосердия не по капризу, а из-за личной солидарности с жизнью и проблемами народа. И наоборот, более всего в ходе либеральных преобразований поднялись предприниматели с полным отсутствием  чувства Родины, социальной ответственности, патриотизма, государственнического инстинкта. Склонные к интригам и политиканству, ставящие личную наживу превыше всего, безразличные к нуждам народа, презирающие этот народ, общество, государство, в котором живут, осмеивающие его далекую и близкую историю - и такие "новые русские", новые хозяева жизни являются закономерным и отвратительным результатом либерализма, индикатором противоестественной, практически преступной сущности реформ.

И если аналогичные упреки из уст коммунистов или националистов в адрес либерал-реформаторов мы привыкли пропускать мимо ушей (мол, их позиция пристрастна, они хотят вернуть страну в прошлое), то от мнения представителей крупного частного бизнеса отделаться не так легко. А именно к такому жесткому однозначному неприятию либерализма приходят сегодня те российские бизнесмены, которые сохранили чувство ответственности за государство, любовь к Родине, сострадание к народу, большинство которого оказалось в катастрофической ситуации.

Аргументы против либерального реформирования

Речь здесь  не идет о романтизме или личной чувствительности русского человека (пусть даже очень богатого), не способного легко смириться с бедами и испытаниями его страны. Есть здесь и прагматические соображения. Дело в том, что стратегическая суверенность государства является необходимым условием самого существования национального предпринимательства - как в сфере производства, так и в сфере торговли и финансов. Окончательно превратившись в сырьевую колонию, обслуживающую развитый Запад, страна оставит только одну узкую лазейку для эффективной предпринимательской деятельности - экспорт ресурсов. Другой важнейший сектор попадет в руки госчиновников, ответственных за перераспределение полученных от экспорта средств. Иными словами, никакой свободной конкуренции, никакого развития производства и коммерции, никакой хозяйственной динамики в такой ситуации не предвидится.

Суверенитет и стратегическое могущество нашего государства есть первая и главнейшая предпосылка самой возможности эффективного развития национального предпринимательства, коммерции, реального производства, рынка, в конце концов. Стратегическая мощь является колоссальным фактором в динамике хозяйственного развития. Конечно, это так лишь в том случае, когда государственный аппарат эффективен и динамичен, когда развитие стратегических отраслей основывается не на непомерной вампиризации реального бюджета, а гармонично согласовывается с требованиями динамизации экономики. И в этом отношении крупный национальный капитал, союз национально и социально ответственных бизнесменов мог бы служить гарантом и регулирующей инстанцией для контроля над деятельностью госаппарата и его стратегических секторов. Так как динамизм частных компаний намного превышает возможности и нормы функционирования бюрократического госаппарата, то определенную ответственность за развитие стратегического сектора могли бы взять и ряд крупных частных фирм, как это происходит в США, где огромный сектор производства вооружений, технологических и стратегических разработок спонсируется крупными частными структурами национального масштаба.

Крупный частный сектор национальной ориентации, таким образом, кровно заинтересован в стратегическом усилении государства. Уже потому, что после преодоления определенного предела в развитии бизнеса предприниматель сталкивается  лицом к лицу с вопросами, имеющими государственный, геополитический, принципиальный характер. И прямое соучастие в национальной власти в судьбе государства становится практически неизбежным. Речь не идет о возврате к государственному контролю над экономикой. Есть сектора, в частности мелкий и средний бизнес, рынок услуг, которые не терпят никакого регулирования и не нуждаются в нем. Но есть сектора, где объединение усилий частного и государственного элементов необходимы. И более того, в определенных сферах, имеющих глобально стратегический и геополитический характер, роль государственных структур должна быть решающей и главенствующей.
Все сказанное относится к проблеме прямой зависимости национального предпринимательства от государства.
Теперь перейдем к социальной сфере.

Либерализм основывается на убеждении, что экономика строится по закону джунглей, в ней выживает сильнейший, и горе побежденному. Это основа основ либеральных учебников. Более того, созерцание экономических жертв, слабейших, просящих милостыню с бесконечной тоской во взгляде, должно, по мнению либералов,  лишь подстегивать остальных, более сильных, заставлять их активнее крутиться, эффективнее действовать. Если в других сферах, кроме экономики, либерализм призывает к гуманности и мягкости, выступает против всех форм тоталитаризма, жестокости и насилия, то в экономической области, в сфере рынка либералы дают волю самым диким и архаическим инстинктам. Война и вражда из сферы политики переносятся на экономическую сферу. Однако жертвы и потери на рыночном фронте не менее страшны, нежели жертвы и потери социальных и политических баталий.

Либерализм отрицает социальную ориентацию хозяйства, провозглашает принцип абсолютизированной личной ответственности, "разумного эгоизма". Либералы убеждены, что если каждый будет заботиться и думать только о своей собственной выгоде, все общество обогатиться. Это вера абсолютно бездоказательна.
Кроме того, она связана со спецификой протестантской психологии, с англосаксонским духом. Если он естественен и органичен для западных людей, то народы Востока, веками хранившие верность коллективным, общинным традициям, принципу "социальности", "цельности", воспринимают такой подход как нечто аморальное, неэтичное, противоположное нравственным национальным устоям. Особенно это характерно для русских, у которых вся национальная этика основана на православных принципах жертвенности, сострадания, помощи ближнему, соучастия в бедах других. Русская душа является в каком-то смысле "социалистической". Не в марксистском, но, скорее, в народническом смысле, в смысле "христианского социализма". Поэтому нормальный русский человек и в сфере хозяйствования стремится к общинной организации, к коллективному распределению ответственности, к совместному труду. Часто это приводит к распылению ответственности, к снижению динамики. Но это беда не самой модели, а естественные издержки, свойственные любым структурам.

Любопытно, что даже капитализм в России, в огромной степени продвигаемый выходцами из старообрядческой среды, был изначально коллективным и социально ориентированным. Первые купеческие состояния на самом деле были не личными капиталами, но складчиной той или иной старообрядческой общины, передававшей свои деньги специально избранному для этого человеку. Дело в том, что на старообрядцев было наложено множество экономических и налоговых ограничений. Поэтому они шли на хитрость, и передавали средства для их использования кому-то, кто по видимости (или действительно) принимал "никонианство". Сами же предприятия часто состояли из членов этой же общины, были своего рода семейными или монастырски-аскетическими. Иными словами, если западный капитализм развился из индивидуалистической этики протестантизма и кальвинизма, то русский капитализм связан с общинной этикой староверов.

Но помимо полного несоответствия либерального отношения к обществу национальной специфике России, что можно считать все же субъективным выбором того или иного предпринимателя, есть и прагматический аспект социальной ориентации бизнеса. Любая поддержка социально обездоленных слоев населения, любые формы взаимовыручки, "круговой поруки" в национальном масштабе стабилизируют состояние в обществе, гармонизируют отношения между классами и социальными группами, делают жизнь более спокойной, устойчивой, мирной и размеренной. Минимализируют экстремизм, противодействуют радикализму и социально безответственной деятельности.

Для крупного национального бизнеса  социальная стабильность - важнейший положительный фактор.
Стабильное общество, даже если речь идет не о процветании, но о минимальном достатке, является прекрасной средой  для экономического роста. И напротив, хаос и волнения делают определенные виды деятельности - крупное производство, создание устойчивой и разветвленной торговой сети и т.д. - слишком рискованными и непредсказуемыми, что заставляет предпринимателей обращаться к краткосрочным видам деятельности, приносящим быструю выгоду. А это, естественно, уводит капиталы из реального сектора в сектор спекулятивный и особенно в финансово-спекулятивный. Отсутствие социальной ориентации в хозяйстве, на чем настаивают либералы, приводит предпринимателей к необходимости искать способы заработать "горячие деньги". Такая вынужденная позиция препятствует долгосрочным инвестициям в реальный сектор, и он стремительно деградирует.

В самых общим чертах я привел здесь "идеалистические" и "прагматические" причины для того, чтобы отвергнуть либеральный путь реформирования российской экономики. И, напротив, я постарался сформулировать те приоритетные тенденции, которые должны были бы стать основным вектором реформ: укрепление государственности, усиление стратегического положения страны и становление социально ориентированной экономики.

Элементы рынка были бы уместными и необходимыми в значительном секторе экономики России, гармонично сочетаясь при этом с государственной и социальной ориентацией.

Не государство для рынка, а рынок для государства

На первый взгляд может показаться, что сегодня часть либералов начинает прозревать, каяться в своих ошибках, признает необходимость пересмотра стратегии. Все чаще говорят о необходимости сильного государства. Видно, как постепенно они сдвигаются на жестко правые, республиканские позиции, от раннего розового компота, где рассуждения о необходимости рынка сопровождались слащавой гуманитарной риторикой. Это и впрямь напоминает некоторое прозрение. Но здесь есть принципиальная подмена. Либералы остаются догматиками даже тогда, когда утверждают необходимость сильного государства (хотя у классиков либерализма речь идет вообще о полной отмене государства как политической формы - и это надо помнить).
Дело в том, что для либералов государство, даже когда они с ним не борются, нужно лишь в качестве необходимого дополнения к рынку. Использование государства в данном случае прагматично, оно должно якобы обеспечить рынку корректность и своими силовыми институтами поддержать юридическую сферу регулирования рыночных отношений. При этом стратегический масштаб государства, вопрос о реальном (а не фиктивном, "вывесочном") геополитическом суверенитете, о территориальной целостности выносится за скобки. Главный акцент все равно падает на рынок, а государство здесь вторично.

Должно быть все наоборот. Рынок должен обслуживать геополитические интересы государства, укреплять его мощь, способствовать его цельности, его динамичному развитию, его прогрессу. Государство воплощает в себе исторический путь народа. Это своего рода политическое, духовное и хозяйственное наследие, получаемое поколениями от предков. Это - национальное завещание. Следовательно, рынок должен служить одним из элементов общей совокупной мощи государства, способствовать его экономической гибкости, укреплять его хозяйственный и стратегический потенциал.

Когда либералы дойдут до этого понимания, они смогут снова рассчитывать на власть. Но в таком случае они перестанут быть чистыми либералами и станут государственниками с рыночными симпатиями. Это уже вполне корректно и нормально.

В отношении социальной ориентации либералы, даже кающиеся,  вообще занимают жестко отрицательную позицию. В принципе либерализм как мировоззрение, как теория, как идеология есть антисоциальность, антиобщественность. Последовательный либерал, чтобы сохранить верность своей идеологии, просто обязан выступать против любых форм контроля над распределением, против социальных гарантий, против увеличения налогов с богатых для помощи бедным и т.д. А это означает, что либеральная политика в социальной сфере заведомо будет против коллективистской психологии русских, против общинной этики, против идеала соучастия, который лежит в основе национальной модели хозяйствования. Следовательно, либерализм в своей социальной политике всегда будет антинационален. Не случайно либеральные реформы в России сопровождались взрывом западничества, русофобией, маниакальным обращением к западным культурным штампам.

Чтобы сделать из русских либералов, надо вначале сделать их нерусскими. Это прекрасно понимали наши реформаторы, пытаясь всячески дискредитировать национальную психологию, высмеять нравы и быт, представить как нечто уродливое и ненормальное нашу историю, культуру, традицию. Они видели Россию как бы со стороны (отсюда уничижительное "эта страна"), представляя самих себя "цивилизованными англосаксами, случайно оказавшимся в ходе сафари среди примитивных аборигенов".

Понятно, что для классического капиталиста коллективное хозяйство, общинный принцип - абсурд. Для русского человека экономический эгоизм - свинство. Будучи сами русскими (или отчасти русскими), либералы-реформаторы гнушались этим, стремясь душой на Запад. И отсюда их либерализм становился еще более едким, язвительным, раздраженным, высокомерным и почти колониальным.

Любое обращение к либерализму снова непременно войдет в противоречие с социальной ориентацией русского общества. И породит новую волну типично гайдаровской русофобии.

Если в случае с государством у либералов есть некоторый шанс на покаяние, если только они согласятся признать вторичность рынка перед лицом стратегических интересов (что вряд ли произойдет), то в сфере социальной политики их позиция, по определению, будет конфликтной, агрессивной, идущей против психологических, исторических и национальных особенностей русского народа.

Подытоживая эти факторы, сделаю вывод: возврат либералов (даже покаявшихся) во власть едва ли возможен, крайне не желателен, а если, не дай Бог, это произойдет, то неизбежны новые витки неразрешимых конфликтов и усугубляющегося кризиса.

Набросок альтернативы

Суть ее заключается в том, чтобы на данном этапе избрать радикально иной путь реформ. К этому и так постепенно склоняются наиболее трезвые и ответственные силы в нашем обществе, поэтому я не открываю Америк. Единственно, что мне представляется важным, так это демонстрация позиции крупного национального бизнеса в моем лице. Как правило, об этих вещах говорят политики, чиновники или оппозиция, что подрывает в определенных кругах доверие к высказанным мыслям. Я же выступаю как прагматик, человек реального дела и реального бизнеса. В своей личной предпринимательской деятельности я напрямую столкнулся и с государственной проблемой, и с проблемой социальной. Отсюда моя вовлеченность в стратегические аспекты большой политики и в сферу широкого социального действия на ниве благотворительности.

Мое предприятие осуществляет спонсорство множества социальных проектов: от ветеранов Афганистана до организации городских и детских праздников, финансирует несколько сиротских домов, народные промыслы, строительство храмов, помогает ветеранам войны, инвалидам, пенсионерам, причем как деньгами, так и благодаря тому, что создает для них рабочие места:

Наша компания ассигнует на благотворительность большие средства и, несмотря на кризис, не собирается сокращать эту помощь.

Самой главной задачей реформ, которые действительно необходимы России, является укрепление стратегического и геополитического суверенитета государства. Крупный национальный бизнес может в этой области оказаться важнейшим оперативным компонентом. Частные структуры действуют эффективнее, чем бюрократически-чиновничьи, едва ли это требует доказательств. Если совместить гибкость частного сектора в области крупного бизнеса со стратегическими задачами государства, то мы можем получить очень оперативный симбиоз. Это широко практикуется в тех же США, где правительство опирается в своей деятельности  в области аналитики, стратегического планирования, военного строительства и т.д. не только на госструктуры, но и на целый ряд частных фондов и корпораций, которые отождествляют свое процветание и стабильность с судьбой государства. Такое распределение ролей могло бы быть крайне эффективным, поскольку данная модель предполагает не коррупционно-сделочное отношение между бизнесменом и чиновником, но органический союз, основанный на общей задаче, общей цели.

Национальные предприниматели, имеющие опыт работы в условиях рынка, могут резко оздоровить бюрократические структуры, что приведет к значительному сокращению штатов и повышению их отдачи. Даже в самых тонких сферах - в вопросах безопасности и геополитического планирования - частные структуры могут оказать государству колоссальную помощь, поскольку в штатах крупных фирм в России сегодня трудятся десятки тысяч лучших специалистов из силовых структур, вынужденных покинуть госслужбу в результате социального кризиса. Это огромное сообщество профессионалов, оказавшихся в частном секторе, может быть частично мобилизовано для исполнения государственных задач, при том что материальное обеспечение их труда могли бы взять на себя сами частные фирмы.

Точно так же обстоит дело и с социальной сферой. Отчисления в бюджет в виде налогов, которые теоретически должны быть пущены на социальные нужды, делает весь цикл слишком долгим. Это была одна из причин краха социалистической системы - цикл перераспределения и соответственно возврата государством стоимости, произведенной гражданами, был слишком долгий: от конкретного человека до высших инстанций власти и снова к конкретному человеку. Поэтому, несмотря на провозглашаемый социализм, население чувствовало себя обделенным и обманутым.

Еще больше социальный климат ухудшаетс,я когда речь идет о социальной поддержке в условиях либеральной экономики, да еще с сохранением той же государственной централизации, как и ранее. Естественно, разочарование населения будет расти даже в том случае, если социальная статья в бюджете будет соблюдаться безукоризненно. А так как и это мало реально, то до мощного социального взрыва останется один шаг.

Если бы крупные (и не только крупные) частные предприниматели сознательно взяли на себя ответственность за тот или иной социальный сектор конкретной ситуации, это быстро  и ощутимо сказалось бы на стабилизации общества. Опыт нашей компании подтверждает это.

Мой тезис: российские реформы должны проходить под знаменем усиления государственного фактора и с подчеркнутой ориентацией на социальную сферу.

При этом осью этих реформ, фактором, дающим основную динамику, гибкость и эффективность, должны стать структуры крупного частного бизнеса, холдинги, ФПГ, финансовые структуры и иные субъекты рынка, активно вовлеченные в реализацию общенационального плана возрождения России, ее спасения от нынешнего чудовищного кризиса, за которой во многом ответственны реформаторы либерального толка.

Новый этап реформ требует новых идей и новых людей. Либералы свою партию отыграли. Я бы поставил им жирную двойку. История же, видимо, будет к ним еще более сурова.

Начинается новый этап. И глупее всего было бы снова броситься в переулок, кончающийся уже известным нам всем тупиком, в котором разбила лоб целая нация.